Блоги

«Мэрилин Монро: блондинка на Манхеттене»

В издательстве «Калибри» вышла книга Адриена Гомбо «Мэрилин Монро: блондинка на Манхеттене», рассказывающая о знаменитой серии фотографий Эда Файнгерша и о том, что происходило за кадром.

 

В середине 50-х годов нью-йоркский фотограф Эд Файнгерш получил заказ на фотосессию с Мэрилин Монро.

Встретились две яркие личности, всегда окруженные шумной толпой и при этом трагически одинокие.

В течение недели Эд всюду следовал за кинозвездой, однако ему хватило нескольких мгновений, чтобы разгадать ее тайны. На одной из фотографий, пожалуй, самой загадочной из всех, появляется Файнгерш.

Просторная комната с зеркальными стенами. Мэрилин Монро примеряет корсет в блестках, в котором собирается предстать перед публикой на благотворительном концерте. На переднем плане, прямо посередине кадра, сам фотограф, нацеливший камеру на собственное отражение в зеркале в присутствии не обращающей на него никакого внимания звезды. Он как будто намеренно лезет в кадр, но при этом прячет лицо за фотоаппаратом. В этом снимке отразилась вся судьба Файнгерша. Запечатлеть Мэрилин на пике славы – и исчезнуть с горизонта, оставшись никому не известным.

 

Загадка женщины на балконе

Где были отсняты первые фотографии серии? По мнению Роберта Стайна, возле отеля «Глэдстоун»: Мэрилин Монро стоит на балконе, облокотившись на перила. Она действительно жила в этом отеле и именно здесь обсуждала с двумя друзьями детали предстоящего репортажа. Глядя на снимки, понимаешь, что она чувствует себя комфортно, как дома. Тем не менее, версия Стайна вызывает сомнения. Дело в том, что на фотографии, снятой в ванной комнате, на Мэрилин - халат отеля «Амбассадор». Ровно год спустя Сесил Битон будет фотографировать ее именно в этом отеле. Но на снимке Битона мы видим точно те же шторы и обои, что и на фотографиях Файнгерша. Даже если Мэрилин согласилась предстать перед Эдом Файнгершем в новом свете и позволила ему краешком глаза заглянуть в ее личную жизнь, все же определенную границу она обозначила. Она не пустила фотографа к себе «домой» и предпочла встретить его на нейтральной территории.

Эта декорация помогла ей справиться со своей ролью актрисы. Вот она на фотографии: кремового цвета платье, между пальцами дымится сигарета. Это редкий снимок – знаменитая блондинка в фильмах почти никогда не курит. В отличие от Марлен Дитрих с ее хрипловатым, по-взрослому чувственным голосом, эротизм Мэрилин носит скорее невинный характер. Но фотография – не кадр из фильма, и актриса с сигаретой в руке словно дает нам понять, что она человек гораздо более зрелый, нежели это угодно большому экрану. Эдди смотрит на Мэрилин, слегка обдуваемую ласковым весенним ветерком. Она рассеянно провожает взглядом проезжающие мимо машины, в том числе желтые такси. Кажется, сейчас сорвется и улетит прочь столбик пепла с ее сигареты.

То же место, то же платье, та же сигарета. Манхэттенская блондинка стоит с прямой спиной, крепко держась руками за перила. Смотрит за горизонт и улыбается радостной детской улыбкой. Теплый ветер играет муслином юбки и лохматит волосы. Утром она лишь наскоро причесалась, потом закурила и поспешила открыть окно, за которым бушует ни с чем не сравнимая нью-йоркская весна. Она подносит сигарету ко рту, еще немного расправляет плечи и, закрыв глаза, делает затяжку. В легкие входит не дым сигареты – в них проникает весь город! Щелчком, бросив вниз окурок, она возвращается в комнату, оставив открытой балконную дверь. Заказывает себе завтрак. Эти две фотографии можно озаглавить «Нью-Йорк принадлежит мне». Снимки, снятые с интервалом в несколько секунд. Но между ними – пропасть. На первом Мэрилин печальна. На втором и третьем – чрезвычайно весела. С одной стороны, головокружительная тоска большого города. С другой – магнетическое воздействие Манхеттена. Возможно, Эду Файнгершу удалось подловить момент, когда актриса о чем-то задумалась. Возможно, услышав щелчок «Никона», она повернула к нему голову, и ее лицо осветилось улыбкой. И она тут же предложила ему картинку – даже две картинки. Будь они сняты в разное время, мы, может быть, и поверили бы в непосредственность реакций Мэрилин. Но мы знаем, что, они  делались практически одна за другой. И потому судить по ним о том, что в тот миг чувствовала, о чем думала актриса, нельзя. Единственный вывод, который мы можем сделать, заключается в том, что миф о Мэрилин слишком неоднозначен, а возможности затеянного Файнгершем и Стайном проекта оказались в силу этого ограниченными. «Незнакомая Мэрилин» и «подлинная Мэрилин» – разве это одно и то же лицо? И следует ли утверждать, что «знакомая Мэрилин» насквозь фальшива?

 

Норма Джин – живой, невинный и страдающий человек. Мэрилин внушает желание. Норма Джин – сострадание

 

 И здесь на сцену выступает Норма Джин. Ибо миф  о Мэрилин неразрывно связан с мифом о Норме Джин. Если Мэрилин – это фасад, маска, гламурное создание, то Норма Джин – вполне реальная личность. За блондинкой Мэрилин, залитой потоками искусственного света, скрывается темноволосая Норма Джин – живой, невинный и страдающий человек. Мэрилин внушает желание. Норма Джин – сострадание. Ее поклонник мечтает о том, чтобы стать единственным, кто сумеет за гримом кинозвезды увидеть хрупкого ребенка и узреть Норму Джин там, где все остальные видят лишь Мэрилин. В самых смелых своих фантазиях он заводит с величайшим секс–символом всех  времен и народов чистую и целомудренную дружбу. Он презирает хищников, которых интересует только тело, потому что для него Мэрилин –  прежде всего человеческая душа, нуждающаяся в утешении. Шлягер Элтона Джона «Свеча на ветру», написанный Берни Топином, как раз и построен на основе мифа об этой всеми обожаемой и очень печальной женщине, которая одиноко взирает на расстилающуюся внизу бездну, готовая сорваться и улететь сухим листом под порывом нью-йоркского ветра. Припев снова и снова повторяет слова про «свечу на ветру, которой некуда деваться под дождем». «Они заставили тебя сменить имя», – утверждает первый куплет. «Самой трудной твоей ролью стало  одиночество. Голливуд сотворил звезду, но ей пришлось заплатить за это собственной болью», – настаивает второй. Наконец, в третьем появляется тот самый идеальный  зритель: «Прощай, Норма Джин! Помни о парне из двадцать второго ряда, для которого ты больше чем секс-бомба. Ты – больше чем Мэрилин Монро».

История и судьба этой песни не так просты. Образ « свечи на ветру» Берни Топин заимствовал из журнальной статьи, посвященной жизни Дженис Джоплин. Годы спустя Элтон Джон обратится к тексту песни, чтобы почтить память леди Ди. Словно «свеча на ветру» выражает не столько сущность Мэрилин, сколько мечту преданного мужчины защитить отважную, но хрупкую женщину от превратностей жизни. Цикл, отснятый Эдом Файнгершем, по большей части выдержан в той же тональности, что и третий куплет песни. Фотограф делает нас тем самым зрителем из двадцать второго ряда, который смотрит на легендарную актрису не так, как смотрят на нее другие: для него она гораздо больше, чем секс-бомба Мэрилин Монро… Ее зовут Норма Джин, и это она, печальная и уязвимая, стоит на балконе гостиничного номера. В глубине души она тянется к нам, ей нужна наша помощь. В 1990 году Патрик Режье, изучивший эти фотографии, неслучайно в своей статье в «Монд» вспомнит имя Нормы Джин: «Норма Джин Мортенсен предстает перед нами такой, какой она была на самом деле: хрупкой куклой, пойманным воробышком, пугливым, но не утратившим веселости». Но знаем ли мы, какой «на самом деле» была Норма Джин Мортенсен? И можно ли считать доказанным, что Мэрилин Монро была менее реальной, чем Норма Джин? А что, если Норма Джин была лишь одной из граней цельной личности – ни стопроцентно реальной, ни полностью фальшивой? А «незнакомая Мэрилин» была не «подлинной Мэрилин», а всего лишь «другой Мэрилин»? Действительно, если правда, что Норма Джин сотворила Мэрилин Монро, то так же справедливо и обратное утверждение. И Элтон может сколь угодно искренне оплакивать за фортепиано гибель непонятой любимицы публики, это не меняет того факта, что Норма Джин, по которой он скорбит, остается «нашей Мэрилин Монро». Величайшей в истории кинематографа звездой и легендой – куда менее уязвимой, чем свеча на ветру. Фотографии Файнгерша, порой окрашенные печалью, рассказывают нам историю свободной 29-летней женщины, с любопытством открывающей для себя Нью-Йорк.

 

Взаимодействие между Мэрилин и Эдди балансирует

на грани между вуайеризмом и сообщничеством.

Эдди не совсем воришка, а мы не совсем

соглядатаи, ведь Мэрилин в принципе не против,

чтобы мы за ней подглядывали.

 

 

Делая Кадр за кадром в поисках «неизвестной Мэрилин», фотограф создает стройную и цельную легенду – легенду о Мэрилин Монро. О культовой фигуре мирового кинематографа, сотканной из множества элементов, находящихся в неустойчивом равновесии: это и «Прекрасное дитя» Трумена Капоте, и Экранная секс-бомба, приносящая «Фоксу» баснословные прибыли, и еще какие-то полупрозрачные фигуры наподобие загадочной Зельды Зонк… Где же истина? Может быть, в словах, принадлежащих самой Мэрилин? «Я могу заставить свое лицо делать что угодно, как вы можете взять чистый холст и нарисовать на нем картину», – сказала она.

 

«Желаете на нее посмотреть? »

Америка тех лет переживала бурный рост производства автомобилей. Движение на дорогах становилось все более плотным; каждый преуспевающий делец спешно обзаводился сверкающим «бьюиком». В городе появилось новшество: пешеходные переходы с переключающимся указателем «Стойте/Идите». Мэрилин гуляла по Манхеттену, а Эдди следовал за ней в плотной толпе горожан. Он окунался в повседневную жизнь ньюйоркцев, отзвуки которой чутко улавливала его камера. У него на глазах лицом к лицу встретились сразу две американские легенды: богиня Голливуда и его собственный город, породивший неисчислимое множество мифов. Мы видим, как Мэрилин покупает в киоске газету, как бродит под неоновыми вывесками, как садится в желтое такси. Иногда в ней прорывается изумление недавней иммигрантки: вот она задирает голову, зачарованная высотой небоскребов. И тут же – ее фото в нью-йоркской подземке. «Это Эдди придумал, чтобы она спустилась в подземку, – поясняет Роберт Стайн. – Она до этого ни разу в жизни не ездила на метро!»

Итак, перед Мэрилин поставлена вполне определенная задача: используя актерское дарование, сыграть для Эдди обыкновенную жительницу Нью-Йорка, о которой она практически ничего не знает. Она стоит на краю платформа на станции «Гранд-Сентрал» и вглядывается в темноту туннеля – ни дать ни взять рядовая пассажирка, явно куда-то опаздывающая: когда же наконец придет поезд? Теперь она в вагоне – высоко поднятая рука ухватилась за поручень, глаза опущены вниз, словно изучают собственные туфли. Типичная наемная служащая образца 1950-х, которая возвращается домой после тяжелого трудового дня, зная, что еще надо забежать в магазин, а потом приготовить ужин. На выходе из метро – совершенно чуждого ей элемента городского быта – Мэрилин решила пошалить и продемонстрировала один из своих излюбленных фокусов. Щурясь от дневного света, она окинула взглядом равнодушную толпу пешеходов и вдруг повернулась к Эдди и Роберту: « Желаете на нее посмотреть?» Быстро сняла пальто, словно скинула кожу той самой обыкновенной женщины, которую только что старательно играла, –  слишком обыкновенной, чтобы пробудить к себе симпатию, – и кончиками пальцев взбила прическу.  

Слегка изогнула корпус и послала Манхеттену свою неподражаемую улыбку. И случилось чудо. Перед ними стояла она – Мэрилин Монро. В ту же секунду звезду и двух журналистов окружила плотная толпа восторженных поклонников, заставив обоих мужчин опасливо ежиться. Подобно клоуну, стирающему перед зеркалом грим, она на раз-два-три сбросила с себя образ скромной служащей из метро. Впоследствии Боб Стайн отметит, что все эти шесть дней Мэрилин только и делала, что без конца меняла маски – в зависимости от места, обстоятельств и собственного настроения.

 

Трюк с «Отверткой»

«А потом вы куда?» – спросила Мэрилин. Как и каждый вечер, они собирались в «Костелло». Эдди предложил Мэрилин пойти с ними, выпить по коктейлю и сделать еще несколько снимков. Это будут самые романтичные, самые меланхоличные, а возможно, и самые «нью-йоркские» снимки из всего цикла. Легендарный послевоенный бар «Костелло» располагался на углу Третьей авеню и Сорок четвертой улицы. Каждый день, летом и зимой, солнце, косыми лучами ударяя в витрину, чертило на полу светящийся угол. «Настал час L», – говорили завсегдатаи. Через зал тянулась длинная стойка красного  дерева, за которой висело пыльное зеркало. У « Костелло» кристальной чистотой сияли только бутылки и бокалы. У руля заведения стояли братья Костелло – Джо и Тим, два здоровяка ирландца. Каждый из них исполнял свою роль: Тим отвечал за кассу, Джо хозяйничал в  баре. Иногда Джо, угощая приятелей, слишком увлекался, и тогда Тиму приходилось вмешиваться, взывая к рассудку чрезмерно расщедрившегося брата. Несомненно, прелесть заведению придавал не интерьер, а характеры братьев Костелло. В послевоенные годы это чисто ирландское заведение облюбовали писатели и журналисты. Один из его завсегдатаев Джон МакНалти регулярно пересказывал в газете The New Yorker новости и сплетни, подслушанные возле барной стойки «Костелло». Джо с Тимом старательно пеклись о репутации своего детища как места встреч избранной публики. Желающим мигли показать любовно хранимый экспонат – трость, которую Эрнест Хемингуэй по забытой ныне причине разбил о голову Джона О’Хары. Писатель и книжный художник Джеймс Тербер до того обожал «Костелло», что разрисовал его стены забавными картинками, сделавшими бы честь самому Феллини. Огромного роста женщины гонялись здесь за мужчинами – лилипутами, а шайка гигантских кроликов вела охоту на карликов собак. Вот час, когда смолкал стрекот пишущих машинок и в дело вступали машины ротационные, в «Костелло» собирался весь цвет нью-йоркской прессы, и тогда рисунки Тернера исчезали за густыми клубами табачного дыма. Эдди чувствовал себя здесь как дома. Можно сказать, он жил в этом баре. Никто никогда не бывал в его квартире. Почту ему приносили в «Костелло», сюда же звонили по телефону. У него был своей столик, и все, кому он срочно понадобился – предложить работу или судить тему репортажа, – неизменно находили его здесь. Друзья приходили, чтобы поужинать с ним, а заодно посмеяться, глядя, как он изображает Граучо – прогуливается по залу, отклячив задницу и воинственно выставив вперед окурок сигареты. Время от времени он брался за телефонную трубку и звонил девицам. В другие вечера он уходил из бара один, зажав под мышкой завернутую в крафт-бумагу бутылку водки. «Мадам желает?..» Тим Костелло редко вылезал из-за кассового аппарата. Молодую женщину, которую привели Боб и Эдди, он не узнал, но почему-то сразу почувствовал: ради нее имеет смысл пошевелиться. «Отвертку», пожалуйста».

Ах, какой голосок! Мед и сахар. Но Тим замер в недоумении. Ничего себе заказ! Сколько он здесь работает, никто и никогда не спрашивал у него коктейль «Отвертка». «Это просто водка с апельсиновым соком», – пояснила женщина. Она что, с луны свалилась? Ей кажется, она где – В Голливуде? С сочным ирландским акцентом Тим  Костелло отчеканил: «Мы не подаем завтраки!» Блондинка улыбнулась, оценив шутку: «Ну, тогда, пожалуйста, Vodka On The Rocks». Ну вот, совсем другое дело. Ирландец улыбнулся ей в ответ и велел брату открыть лучшую бутылку. Пока они переговаривались, Эдди успел зарядить в камеру пленку «Трай-экс».

Темновато, четкости не получится. А, не важно. На ней был черный пуловер без рукавов, открывавший плечи, и тесноватые брюки в полоску, обтягивавшие еле заметный животик. Тоже не важно. В результате этой встречи в «Костелло» на свет появится всего три снимка: очень нежный портрет на черном фоне, фото, на котором Мэрилин с видимым удовольствием рассматривает рисунки Тербера на стене, и самый удачный из всех – тот, где она сидит, и самый удачный из всех – тот, где она сидит за столом, похожая на обыкновенную посетительницу, под вечер заглянувшую в бар. Рядом, на диванчике, устроился Боб Стайн, который о чем-то ей рассказывает. Но она не слишком внимательно его слушает. Сигаретный дымок, поднимаясь вверх, сливается с рисунком Тербера, подчеркивая общую легкую размытость фотографии. На щеку Мэрилин упала ресница. Эд щелкнул аппаратом ровно в тот миг, когда она стряхнула ее пальцем. Чуть дальше, за покрытым белой скатертью столом, сидит одинокий посетитель. «В некоторые вечера, – пишет Джон МакНалти, – в баре почти не было народу и ничего не происходило. В каком-то смысле это были самые лучшие вечера». Эдди, ничуть не хуже МакНалти знакомый с «Костелло», тоже очень любил такие вот «пустые» вечера. Вся поэтичная атмосфера фотографии как раз и описывается этими словами: «В тот вечер ничего не происходило». Мэрилин и Боб напоминают обычных персонажей картины Эдварда Хоппера – «бегелцы больших городов, озирающиеся в вечерней тьме в поисках порта, где можно хоть на время бросить якорь». Но, если этот снимок увековечил «знаменитый вечер, проведенный Мэрилин в баре «Костелло», значит, что-то все-таки произошло? Что-то грандиозное, что разрушило обаяние милой сердцу обыденности? Эдди выразил в этой фотографии свою неразрывную душевную связь с привычной атмосферой «Костелло», с его, так сказать, необыкновенной обыкновенностью, которой он дорожил и которую ни за что не хотел бы принести в жертву. Но фотография также показывает душевную чуткость Мэрилин Монро, прекрасно уловившей, что в этот вечер и в этом баре ее не должны «видеть». Эдди положил фотоаппарат, встал и направился в туалет. Тим свернул газету, которую читал, и тихонько спросил: «Что за девушка-то?» Эдди чуть слышно шепнул: «Мэрилин Монро». Ответ Тиму не понравился. Он нахмурил брови: «Я тебя вроде вежливо спрашиваю, а ты все шутки шутишь!»

Прошел еще час. Лед в бокале Мэрилин, где плескалась водка, давно растаял. Эд и Боб поднялись, чтобы проводить ее до гостиницы. Возле самых дверей у стойки бара Файнгерша окликнул заведующий фотоотделом газеты Newsweek: «Ты еще вернешься? Давай, и девушку свою опять приводи!..»

 

 

В материале использованы отрывки из книги Адриена Гомбо «Мэрилин Монро: блондинка на Манхеттене»

 

Комментарии: